 |
Умная мысль:
|
САМЫЕ НОВЫЕ
|
|
|
|
|
 |
|
|
| > | \"Девушка – вроде той, что идет мимо, разве это не лучше книги?». Это сказал мне Эдмон Гонкур, а ему – Эмиль Золя...
|
\"Девушка – вроде той, что идет мимо, разве это не лучше книги?». Это сказал мне Эдмон Гонкур, а ему – Эмиль Золя...
Вот любим мы иногда поспорить с друзьями. В последний раз, если память мне не изменяет, обсуждали вопрос, что важнее для благодарного человечества – написанная книга или удавшаяся личная жизнь. Как всегда, когда не хватает аргументов, нет-нет, что вы… :0) Я поняла о чем вы подумали. Когда не хватает своих мыслей – я обращаюсь к авторитетам-классикам. «Ну так вот: всякий раз, как я встречаю молодую девушку – вроде той, что идет мимо, - я говорю себе: разве это не лучше книги?». Это сказал мне Эдмон Гонкур, а ему – Эмиль Золя.
А перед тем разговор у них шел как раз о книгах, о жизни, «целиком отданной литературе, как это, - не без гордости уточняют собеседники, - не делал еще никто и никогда, ни в какую эпоху».
И вдруг – столь неожиданный пассаж, такое дерзкое сравнение книги с девушкой, при чем сравнение в пользу последней, да еще в устах великого труженика, домоседа, ворчуна и мрачного скептика Эмиля Золя. Да, господа, жизнерадостным писателя назвать было очень трудно – даже свой успех он воспринимал с недовольной озабоченностью.
И вообще – человек был, мягко говоря, был – не подарок для окружающих. Слава его была феноменальной, его узнавали на улице, атаковали журналисты, его многочисленные книги расходились огромными по тем временам стотысячными тиражами.
Но Золя относился ко всему с мнительностью. Он даже в дом входил с таким видом «будто отсюда ему предстояло прямиком отправиться на кладбище». «Его недомогания, ипохондрический склад характера делают его несчастнее, угрюмее и сумрачнее самого что ни на есть обойденного судьбой человека». Казалось, ничего в мире не могло растормошить этого флегматика – ни слава, ни деньги, ни изысканные обеды – а Золя был не просто гурманом, он был форменным обжорой. И изводил сам себя еще и за это.
И жену своим несносным характером – тоже.
Ее звали Александрина. В молодости работала прачкой, но Золя это никогда не смущало, уж он в молодости хлебнул нужды в полной мере. Александрина была очень яркой и красивой женщиной, что называется – умела себя подать. Ее портреты писали Сезанн и Моне. Сезанн и познакомил свою натурщицу с Золя. Их брак был хоть и бездетным, но спокойным, устойчивым, благопристойным и внешне вполне счастливым.
Она занималась домом и приемами, он – литературой и своим излюбленным ворчанием.
Но в доме появилась новая горничная. Дочь бургундского мельника – Жанна Розеро. Она была молода и очень хороша собой. Настолько, что Эмиль Золя – страстный поклонник фотографии – сделал несколько ее фотографических портретов и запечатлел ее образ более привычным для него способом – она попала на страницы его новой книги: «В длинной черной блузке, очень высокая, с тонкой талией, маленькой грудью, она стройным удлиненным телом и гибкостью стана напоминала божественно прекрасные фигуры Возрождения. В двадцать пять лет в ней все еще было что-то детское, и она выглядела никак не старше восемнадцати». Это отрывок из романа «Доктор Паскаль», последнего, двадцатого тома эпопеи «Ругон-Маккары».
Я очень слабо разбираюсь в мужской психологии, но, по-моему, такое описание мог сделать человек, смотрящий уже ну очень неравнодушными глазами.
Так оно и было – под именем доктора Паскаля Золя вывел в романе себя, а под именем Клотильды – Жанну. Золя посвятил книгу памяти своей покойной матери и благополучно здравствующей жене, но сохранилась книга, с вырванной страницей, где было напечатано посвящение и рукой писателя было написано на титульном листе: «Моей горячо любимой Жанне, моей Клотильде, которая принесла мне в дар царственное великолепие своей молодости и вернула мне мои тридцать лет…»
Да, господа, он сказал чистую правду – любовь – волшебное состояние и творит с человеком удивительные вещи. Все окружающие удивлялись и восхищались: одышливый старик в одночасье сбросил полтора пуда веса и раскатывал с Жанной по окрестностям Парижа на велосипеде. Откроем снова «Доктора Паскаля»: эта девушка была «источником бодрости, надежды, второй юности, возрождавшей его! Когда она проходила мимо, и он любовался ее нежным, стройным станом, он чувствовал себя помолодевшим, вновь здоровым и радостным, как будто вернулась его собственная весна».
Н-да, это было еще не время популярности фрейдовской теории сублимации, но я скажу вам, господа, одно. До этого часа Золя знали как темпераментного публициста и критика, теперь же «плотину» прорвало в другом месте. «Вся его нерастраченная юность, все подавленные им желания, казалось, ополчились против него, и кровь в нем забурлила. Он клялся, что еще изведает любовь, начнет жизнь сначала, чтобы испить до дна чашу страсти, которой до сих пор не вкусил, отведает счастья, пока не стал стариком».
Так Золя еще о любви не писал. «О юность! Как он изголодался по ней! На склоне лет – эта снедавшая его неутолимая жажда молодости была бунтом против угрожавшей старости, отчаянным стремлением вернуться вспять, начать все сызнова…»
Еще в молодости он задумал идею романа о зарождающейся любви. Но – не написал его. По объективным причинам: «Я тебе уже говорил, что любил я только в воображении, а меня – никогда и никто не любил, даже во сне…» Это он писал своему самому близкому другу – Полю Сезанну.
Господа, наверное, стоило прожить жизнь, чтобы хотя бы на закате её написать впервые такие слова: «Несмотря на познания…, самым очаровательным в ней было неведение девственницы, словно в неосознанном ожидании любви она сберегла себя, чтобы всецело раствориться в будущем избраннике», который, господа, в свою очередь любил ее «не только плотской любовью, он чувствовал к ней бесконечную нежность, очарованный ее нравственной чистотой, искренностью чувств, изящным умом, таким смелым и ясным».
Роман «Доктор Паскаль» был издан колоссальным тиражом, и весь мир узнал, что надо было автору только одно – «чтобы она принадлежала ему, ему одному, жила для него, была такая, какой возникла перед ним во мраке спальни, во всей своей лучезарной девственной наготе, прикрытая только волнами рассыпающихся волос».
Они ни от кого не таились: «они шествовали вдвоем: старый, могущественный, добрый царь и прелестная, покорная девушка, на чье плечо он опирался, находя поддержку в ее чудесной юности; и женщины предместья, сидевшие на пороге домов, провожали их растроганной улыбкой».
А как же жена? Ну, если весь мир знал, то для мадам Александрины это был вовсе не секрет. Связь мужа – вызывающе открытая, бурная, рождала в ней гнев, ярость и безумную, безумную ревность.
Она пришла на улицу Сен-Лазар, где Золя снимал для Жанны квартирку, и устроила там форменный скандал – выломала замки в секретере соперницы, и выбросила хранящиеся там письма мужа в огонь. «Она смеялась от восторга, страшная, не помня себя, глядя на падающие куски горящей сажи. Гудение огня в камине, который никогда не прочищали, становилось все более грозным».
До нас дошло письмо, написанное Золя Жанне Розеро сразу после этого «аутодафе»: «Я сделал все, чтобы помешать ей прийти к тебе. Я очень несчастен. Не отчаивайся».
Легко сказать: не отчаивайся, если Жанна была к этому времени не одна, а с двухлетней Денизой и полуторамесячным Жаком – детьми писателя.
А это значит, что, несмотря на все коллизии их семейного треугольника, Золя был счастлив вдвойне, даже втройне – как мужчина и как отец. До этого вся его жизнь прошла в бесплодных мечтах о ребенке: «Чувствуя, что жизнь подходит к концу, он больше всего хотел продлить ее в ребенке, который его увековечил бы. …на глазах его выступали слезы, когда он встречал на улице улыбавшихся ему маленьких девочек с ясными глазками». Старый сентиментальный мечтатель? Да ничего подобного, уж чем-чем, а сентиментальностью ни сам Золя, ни его литературный герой не страдали. «Злой, ироничный, насмешливый, напористый», – это - сколько угодно. Но что-то никак не вяжутся эти характеристики современников со слезами и тоской по маленькому существу. Но он действительно тосковал, и когда малыши уехали на море с матерью, разрывался на части: «Это действительно суровое наказание – лишить меня моря, лишить меня возможности быть отцом. Я был бы так счастлив, если бы мог взять на руки дорогую дочурку и смеяться с ней в прохладной воде или вместе с Жаком сооружать из песка цитадель, которую уносил бы начинающийся прилив».
Но законная супруга проявляла воистину неусыпную бдительность. Немолодой человек, разменявший шестой десяток, писатель с мировым именем, как школьник, покупает тайком от супруги морской бинокль и, устроившись на балконе, часами следит за гуляющими под старыми вязами собственными детьми, которых на лето поселил вместе с матерью в соседней деревушке. Он смеется, когда смеются они, он хмурится, когда они плачут. «Я несчастлив, - украдкой писал он матери своих детей, - эта раздвоенность, это двойное существование… приводит меня в отчаяние».
А рядом сходила с ума Александрина, чей дом, чья семья (пусть маленькая, бездетная), чье благополучие рушилось на глазах. А ведь еще совсем недавно все казалось таким устойчивым и незыблемым. Еще до встречи с Жанной, Золя опишет свою жену и совместную их жизнь в романе «Творчество»: «Их обоих объединяла не столько взаимная любовь, сколько стремление окружить себя атмосферой безмятежного покоя». И не стоит все «сваливать» на Александрину – Золя тоже стремился всю жизнь к этому – к роскоши, к стабильности, к достатку. Были привычки, выработанные десятилетиями; на стороне жены выступало общественное мнение. Но без Жанны и детей Золя своей жизни уже представить не мог. «Мне хотелось бы доставить хотя бы немного радости твоей молодости и не заставлять жить затворницей: как бы я был счастлив, если бы был молод и всегда был вместе с тобой, если бы я помолодел благодаря твоей молодости!.. Именно из-за меня ты старишься, и я приношу тебе огорчения…»
Господа, вы спросите – а неужели нельзя было просто взять и развестись? Можно – но с грандиозным скандалом, который бы потряс весь литературный мир. Это ведь был конец позапрошлого, девятнадцатого века. Золя задается как будто риторическим вопросом: «А что можно вообще решить?».
А Александрина, поняв наконец, что воевать с ним бесполезно, этот вопрос решает.
Сначала она позволяет Золя приводить детей к себе домой в любое время суток. Стоить ли говорить, что это значило для писателя? А Александрина еще и настояла, чтобы муж снял для своих детей и их матери другую квартиру – получше и в хорошем районе.
Надо заметить, что Жанна Розеро была славной женщиной: за все время их жизни с Золя, у нее не вырвалось ни одного плохого слова в адрес своей незадачливой, но защищенной законом и мнением окружающих, соперницы.
Так и тянулись эти долгие и короткие, счастливые и мучительные десять лет. «Тысячу поцелуев в благодарность за десять лет нашей счастливой семейной жизни, которую рождение нашей Денизы и нашего Жака сделало навсегда неразъединимой».
Письмо это было написано из Англии, где он присутствовал в качестве президента на конгрессе литераторов. Принимал почести, кочевал с банкета на банкет, ему устраивали фейерверки, а он думал о том, что «где то во Франции, в затерянном местечке живут три существа, которые дороги мне, и, хотя они остаются в тени, тем не менее они разделяют мою славу. Я хочу, чтобы ты и мои милые дети поделили ее со мной. Настанет день, когда для всех они будут моими детьми». Он страстно хотел этого до самой своей смерти (он погиб от несчастного случая – отравился угарным газом у себя дома).
После его смерти Александрина обратилась в суд и настояла, чтобы дети Жанны Розеро, носили фамилию отца.
Жанна ненадолго пережила Золя – она умерла от неудачной операции. А Александрина дожила до глубокой старости и до глубокой старости заботилась о ее… да нет, уже о своих, детях. Она тоже любила своего Эмиля – а дети – это самое дорогое, что осталось после него.
Он сказал об этом устами своего доктора Паскаля: «Вот оно, настоящее творение, единственно благое, единственно жизнеспособное». Это было сказано не о богатстве, господа, не о романах, ставших еще при его жизни классикой, это он сказал о детях. И добавил – от автора – стало быть, от себя –«счастье и гордость переполняли его».
КМ
Высказаться-поспорить-добавить свою историю
|
|
|
|
|
|
