 |
Умная мысль:
|
САМЫЕ НОВЫЕ
|
|
|
|
|
 |
|
|
| > | Крибли-крабле-бумс, уважаемые господа бывшие дети.
|
Крибли-крабле-бумс, уважаемые господа бывшие дети.
Вы верите в сказки? Верите-верите, только боитесь себе признаться. Ну так представьте, что вы не у себя дома, возле вашего любимого компьютера, а в Берлине. И на землю сошла рождественская ночь, рассыпая звездочки на елки во дворцах и бедных домиках.
Такая ночь и опустилась на город в 1845 году. Светились праздничным светом все окна. А каково в эту ночь было смотреть на хоровод огоньков за окном гадкому утенку? Правда, утенок имел вид некрасивого долговязого датчанина. И звали его Ганс Христиан Андерсен. Он печально смотрел в окно и думал о себе.
Сын сапожника, рано к тому же умершего. Изгой в школе и на улице. Маленький мечтатель. В своем провинциальном Оденсе он впервые увидел гастроли Королевского театра - и заболел сценой. Четырнадцатилетним мальчишкой, в буквальном смысле с куском хлеба в сумке, он отправился в столицу на поиски актерского счастья.
Он добрался, нашел театр, предложил свои услуги был без церемоний выставлен за двери. В спектакль он все-таки попал - спустя семь лет на афише было написано: Седьмой тролль - г-н Андерсен. Крохотная роль третьестепенного персонажа.
А еще он мечтал покорить не только театральную публику, но и литературную - пачками писал стихи, либретто и рассказы. Пытался он и нравиться женщинам: \"В моем сердце зазвучали новые, до сих пор еще ни разу не затронутые струны, мне пришлось изведать чувство, над которым я до сих пор только смеялся. Теперь оно отомстило за себя\". Ее звали Риборг Войт - она была сестрой школьного товарища Андерсена. \"Все мои мысли были заняты ею, - но - увы! - она любила другого и вышла за него замуж\".
А \"гадкий утенок\" написал: \"Она-то, может быть, и не подозревала даже, как глубоко было мое чувство и какое значение имело для меня. Она сделалась женой честного человека и счастливой матерью. Пошли им Бог всего хорошего!\"
Через три года он снова влюбляется. Ее зовут Луиза Коллин. Ее семья очень хорошо к нему относится, но никак не может представить этого непредсказуемого чудаковатого фантазера в числе своих родственников. Андерсен вскоре и сам это поймет, а пока он пишет ей: \"С каждым днем все вокруг меня превращается в поэзию, моя собственная жизнь тоже кажется мне поэмой, и Вы в ней играете роль - Вы ведь не рассердитесь на это?\". Нет, не рассердилась. Но тут же втайне от лучшего друга семьи Андерсена была помолвлена с молодым, подающим надежды адвокатом. Андерсену было очень горько и больно. Но и эту девушку он не упрекнул. \"Не обольщаться на свой счет\" - было как будто девизом его жизни. Он трезво смотрел и на свою несуразную внешность и на свой материальный достаток. Луиза осталась его другом и после свадьбы: \"Был бы я красив и богат!\" - делился в письме к ней Андерсен. А бесстрастный мемуарист добавляет: \"Нетрудно, конечно, понять, что Андерсен таким, каким его создала природа, не мог особенно увлекать женщинЕ Он был влюблен раза три-четыре, и довольно серьезно, но, видимо, без особого успеха. Дарования и доброе сердце его снискивали ему привязанность многих прекрасных и выдающихся женщин, но в нем было слишком мало мужественности, чтобы он мог стать предметом их любви\". Но, господа, Риборг Войт и Луиза Коллин были, безусловно, красивыми, но выдающимися их никак нельзя было назвать никак.
Но одна выдающаяся женщина на его пути действительно встретилась. Именно о ней он думал в ту одинокую рождественскую ночь в Берлине.
Откройте любую серьезную музыкальную энциклопедию. На букву \"Л\", господа. Нашли? Великая шведская оперная певица Дженни Линд. \"Ее окружал какой-то ореол девственности и душевной чистоты, и она как будто освещала собой сценуЕ В театре будто стон стоял\". Ёто Андерсен напишет позже. А о первой встрече он скажет так: \"Она приняла меня вежливо, но равнодушно, почти холодно. В Копенгаген она, по ее словам, приезжала на несколько дней - посмотреть город. Визит был очень короток. Расстались мы, едва познакомившись, и она оставила во мне впечатление совершенно заурядной личности, которую я скоро позабыл\".
Потом двадцатилетняя певица приедет в Копенгаген во второй раз. Весь Копенгаген пребывал в восхищении, студенты устраивали в честь нее факельные шествия и пели серенады, одну из которых сочинил сам Андерсен.
Увы, Андерсен был падок на внешний блеск и на славу (в мемуарах он не упустил ни одного случая внимания к нему великих людей). Но здесь, видимо, дело было не только в этом: \"На сцене Дженни Линд была ослепительной артисткой, звездой первой величины, а дома - робкой и скромной молодой девушкой, с детски благочестивой душой\".
38-летний сказочник влюбился: \"Да, никто не мог затмить Дженни Линд как артистку, кроме ее самой, какой она являлась в частной жизни. Она очаровывала умом и детской радостью\".
И он пишет ей сказки посвящения. Помните сказку \"Ангел\"? Она ведь не зря начинается словами: \"Все они пелиЕ\" Для нее он пишет своего \"Соловья\". \"я видел слезы на твоих глазах в первый же раз, как пел перед тобою, - говорит в сказке дивная птица императору.
Господа, не знаю почему, он иногда непризнанные \"гадкие утята\" бывают несказанно честолюбивы. У Андерсена эта черта доходила до гротеска: \"я счастлив, только когда меня хвалят все и каждый\".
Но это он говорил публике. А про себя ему хотелось совсем другого счастья. Дневники Андерсена испещрены именем Дженни. Одна из записей заканчивается признанием в чувствах к ней самому себе: \"я люблю\".
А она? Уважала - безусловно. Ценила талант - несомненно. Но - не любила. Откуда знают? Да из переписки: \"Спасибо, тысячу раз спасибо Вам за все те трогательные и поучительные рассказы, которыми Вы обогатили нас! Жду не дождусь минуты, когда мне удастся сказать моему доброму брату, как я горжусь его дружбой, и поблагодарить хотя бы песенками своими. Брат мой, конечно, лучше всех поймет значение нашей шведской пословицы: \"Каждая птичка поет по-своему!\" И подпись: \"Ваша преданная сестра Дженни.\"
Вот именно - всякая птица поет по-своему - один - пишет сказки, другая - выступает на сцене. И любят они по-своему. Он ее - как мужчина - женщину. Она его - как сестра брата. Да она это и прилюдно объявила, чтобы не подавать надежды. Ёто случилось в доме балетмейстера Бурновиля, организатора гастролей певицы. Дженни Линд давала прощальный прием, и все гости, кроме Андерсена получили от нее подарок. Бурновиль получил серебряный кубок с надписью, что он для нее - почти отец, растрогался и пошутил: \"Теперь все датчане захотят стать моими детьми, чтобы сделаться братьями Дженни Линд\". А Дженни отпарировала: \"Ну, это уж будет слишком много! я лучше выберу себе из них в братья кого-нибудь одного! Хотите вы, Андерсен, быть моим братом?\" И все общество выпило за здоровье \"брата\".
Андерсен согласился на эту роль. Только бы видеть ее, только бы оставаться рядом, хоть братом, хоть другом.
С этой мыслью он и приехал в Берлин, где у Дженни проходили гастроли, надеясь провести с нареченной сестрой сочельник. \"я вполне свыкся с мыслью, что если мне в этот вечер случится быть в Берлине, то непременно встречу Рождество вместе с нею. Убеждение это стало для меня просто навязчивой идеей, так что из-за этого я отклонил все приглашения моих берлинских друзей. Но Дженни Линд не пригласила меня, и я просидел сочельник один-одинешенек. я чувствовал себя таким заброшенным и невольно открыл окно, чтобы взглянуть на звездное небо, - вот моя елка\".
Тут стоить вспомнить, что Андерсен с детства был склонен к меланхолии, а с возрастом тоска скручивала его все чаще и чаще. Но он писал сказки - и конец у большинства этих сказок был хорошим.
У этой истории был тоже вполне сказочный, детский и хороший финал. Утром он посетовал Дженни, что она забыла своего \"брата\". Она возмутилась: как забыла? И не думала, просто она посчитала, что его, знаменитого писателя, пригласят к себе коронованные особы. Разве она может конкурировать с ними. Действительно, его приглашали ко двору, но \"стойкий оловянный солдатик\" отклонил все приглашения.
Она сказала ему: \"Дитя! Мне это и в голову не приходилоЕ Но теперь мы еще раз справим сочельник! Дитя получит свою елку! Мы зажжем ее у меня под Новый год\".
Так они и встретили Новый, 1846 год вместе. \"Мы веселились словно дети, играющие в гости: было заготовлено полное угощение, как для целого общества, нам подавали чай, мороженое, и, наконец, ужин. Дженни Линд спела большую арию и несколько шведских песен, словом - для меня был дан настоящий музыкальный вечер, и все подарки с елки достались одному мне\". И в самом деле - ну не дитя ли? Даром что стукнуло сорок.
Вот так, ребячливо и сказочно закончился для них этот год, а на самом деле - светло и грустно. Потому что, господа, кроме слова \"сегодня\" есть слово \"перспектива\". А она у них не вела дальше детской дружбы.
Ах, как Андерсен все это понимал! Спасаясь от одиночества, он колесил по свету, и часто маршруты его путешествий совпадали с гастрольной картой Дженни Линд. Андерсен писал еще и романы. В одном из них, \"Импровизаторе\", он напишет: \"Нить ее жизни так загадочно переплелась с нитью моей\". Только не было в этом никакой загадки. Он следовал за нею и всюду ее находил, даже если она скрывалась от поклонников и приезжала в город в инкогнито. Ему она во встречах никогда не отказывала, радовалась ему искреннеЕ как брату.
А потом он напишет об их последней встрече, что произошла в Вене: \"Муж ее, которого я видел здесь впервые, отнесся ко мне в высшей степени сердечно, а их славный крепыш-сынок любопытно таращил на меня свои большие глаза. я опять услышал ее пение. Та же душа, тот же дивный каскад звуков!.. Так может петь одна Дженни Гольдшмидт\". Дрогнула ли рука, когда он писал это? Не знаю. Разве можно быть таким блаженным? Ведь столько лет он следовал за ней по пятам, поклонялся ей и ни минуты не оставлял мечту видеть ее своей женой.
А что Андерсену оставалось делать, господа? Немецкий пианист Гольдшмидт был его соперником, но счастливым и любимым. Так решил Андерсен и умер бы с этой мыслью, если бы за четыре года до смерти не получил из Флоренции письмо, написанное таким родным, таким знакомым почерком. Она лечилась там от переутомления. \"Да, я слишком отдавалась своему искусству, и эта любовь к нему чуть не стоила мне жизни; впрочем, я с радостью умерла бы ради этой моей первой и последней глубочайшей и чистейшей любви\". А из этого, господа, следует, что у Андерсена был лишь один соперник - искусство, но никак не живой мужчина. А легче ли ему было от этого? Не знаю, господа, вольно невольно мои мысли возвращаются к одному вопросу. Искусство, безусловно, вечно, но стоит ли жертвовать ему жизнь целиком? Их жизнь была отдана только Музам. Может, я чего-то не понимаю, но разве не стоит самая лучшая книга и самая чудесная ария того, чтобы обменять ее на горькие слова: \"я не знал никогда бесконечного счастья разделенной любви\".
Как грустно, что Гадкий Утенок никогда не смог превратиться силой любви в Прекрасного Лебедя. И ему осталось только стойко сгорать в пламени неразделенного чувства, как Стойкому Оловянному Солдатику.
КМ
Высказаться-поспорить-добавить свою историю
|
|
|
|
|
|
