 |
Умная мысль:
|
САМЫЕ НОВЫЕ
|
|
|
|
|
 |
|
|
| > | Иногда так плохо, что просто жить не хочется. А хочется утопиться... КМ, Гумилёв и Ахматова.
|
Иногда так плохо, что просто жить не хочется. А хочется утопиться... КМ, Гумилёв и Ахматова.
Вместо эпиграфа:
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой.
А на свете, господа, действительно, случается всякое… Иногда так плохо, что просто жить не хочется. А хочется утопиться. Но не в грязной Сене, а - в море. И уехать для этого в Нормандию, в Трувиль. И самым обыкновенным образом попасть в полицию –потому что было подозрительно – что делает этот сильно косящий, странный, узкоплечий иностранец поздним вечером на берегу моря, без документов и вещей.
Короче, получился фарс, а не самоубийство.
Потом он собирался, уже в России, стреляться на дуэли. Да еще и с безобидным Максимилианом Волошиным, который, не доехав до Черной речки (и место же выбрали) потерял в снегу калошу, долго искал, потом оба дуэлянта, секунданты и врач занялись этим делом. Снова получилась комедия, а не убийство.
Над ним все подшучивали, но «он умел сохранять торжественный вид, когда над ним смеялись».
А потом он передумал уходить из жизни, потому что та, из-за холодности которой он собирался покинуть этот свет, согласилась стать его женой.
Звали жениха и невесту – Николай Гумилев и Анна Горенко. Хотя спустя год, под ее стихами появится псевдоним – Ахматова.
Познакомились они в рождественский Сочельник 1903 года. Ей было 14 лет и она училась в Царскосельской гимназии. Ему было 17, и его родители снимали там же, в Царском Селе, квартиру.
«Она очень выросла, стала стройной, с прелестной хрупкой фигурой чуть развивающейся девушки, с черными, очень длинными и густыми волосами, прямыми, как водоросли, с белыми и красивыми руками и ногами, с несколько безжизненной бледностью определенно вычерченного лица, с глубокими, большими, светлыми глазами, странно выделявшимися на фоне черных волос и темных бровей и ресниц».
Такой ее увидел впервые Гумилев. Он исписал все стены в комнате морскими звездами, медузами с щупальцами, разноцветными рыбами, которые почетным эскортом сопровождали длинноволосую красавицу-русалку. А посреди комнаты устроил фонтан. Вы догадались, кто был прототипом этой русалки?
Вот именно, эта девочка, которую Гумилев встретил с братом в Сочельник у Гостиного двора. Она была со своей подругой – Валерией Срезневской – верной подругой до самой смерти и честным мемуаристом. Именно ее попросила Ахматова, уставшая от небылиц, написать свидетельство ее жизни глазами близкого человека.
Это Срезневская написала:
«Ане он (Гумилев) не нравился. Но уже тогда Коля не любил отступать перед неудачами. Он не был красив, в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным в себе внутри».
Ахматова назвала его в стихах «серым лебеденком».
Примерно тогда же были написаны строки:
В ремешках пенала книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашей встречи, мальчик мой веселый.
Только мальчик был, скорее, не веселым, а «каким-то церемонным, высокомерным и чопорным. Лицо пепельно-серое, узкое, длинное, на щеках ни кровинки, одет фатовато, на заграничный манер: цилиндр, лайковые перчатки, высокий воротничок на тонкой и слабенькой шее».
Он сам потом признавался, что был в ту пору «ужасным эстетом и снобом. Я не только носил цилиндр, но завивал волосы и надевал на них сетку. И даже подкрашивал губы и глаза». Да, господа, то было время, когда в моде у молодежи был Оскар Уайльд.
И вот, пожалуйста, встреча с девочкой, что позу просто органически ненавидела и « в детстве была южной дикаркой – лохматой, шальной, быстроногой. К немалому огорчению родителей, по целым дням пропадала она у скалистых берегов Херсонеса, босая, веселая, вся насквозь опаленная солнцем». «Ну и что?», - спросите вы, дамы и господа. Напоминаю – это было сто лет назад, и молодые барышни из приличных семей изволили ходить на пляж в сопровождении и в весьма сложном наряде. «И тут, - вспоминала потом Ахматова, - появлялось чудовище – я, в платье на голом теле, босая. Я прыгала в море и уплывала часа на два. Возвращаясь, надевала платье на голое тело… И кудлатая, мокрая, бежала домой». Воспитанные дамы провожали ее осуждающе-снисходительными взглядами. А «дикое чудовище» приходило домой и читала Верлена и Бодлера – и чувствовала себя в поэзии так же счастливо, как в море.
Но Гумилев узнает много позже и о поэзии, и о «дикарских выходках». Сейчас они просто встречаются – залезают на самый верх Турецкой башни в Царском Селе:
Ты помнишь, у облачных впадин
С тобою нашли мы карниз,
Где звезды, как горсть виноградин,
Стремительно падали вниз?
Отдавали они дань и светским развлечениям: ходили на концерт Айседоры Дункан, на прием в ратушу, даже играли вместе в любительском спектакле. Она много смеялась, а вот с его стороны это была уже не игра – он бледнел, заметнее косили глаза, Гумилев требовал со всей серьезностью семнадцати лет клятв верности и торжественного обещания стать его женой.
Вскоре семья Горенко уехала в Евпаторию. А Гумилев настиг свою русалку и там – почта доставила в провинциальный город его сборник «Путь конквистадора». Официально книжка предназначалась брату Анны Андреевны, но она-то поняла, что, или, вернее кого собирался захватывать этот «разноглазый конкистадор».
Вторая книга Гумилева – «Романтические цветы» - вышла в Париже в 1908 году и посвящалась – вся целиком – «Анне Андреевне Горенко».
В Париже он и получил письмо следующего содержания: «…Если бы Вы видели, какая я жалкая и ненужная. Главное ненужная, никому, никогда». Ошалевший от счастья Гумилев незамедлительно отвечает. А она ведет себя странно: «Он пишет мне непонятные слова – и я хожу с письмом к знакомым и спрашиваю объяснение. Всякий раз, когда приходит письмо из Парижа, его прячут от меня и передают с великими предосторожностями. Затем бывает нервный припадок, холодные компрессы и общее недоумение. Это от страстности моего характера, не иначе. Он так любит меня, что даже страшно». И в то же время признается сама себе: «Я до сих пор люблю В. Г.-К. И в жизни нет ничего, кроме этого чувства». В. Г.-К. – это студент последнего курса Петербургского университета Володя Голенищев-Кутузов.
Анна Андреевна умоляет своего родственника в течение пяти месяцев «сделать ее счастливой» - прислать ей фотокарточку Володи. И тут же пишет в письме родственнику: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилева. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женой». И добавляет: «Я ждала карточку Г.-К., и только после получения ее я хотела объяснить Вам о своем замужестве. Это гадко, и чтобы наказать себя за такое малодушие, и пишу сегодня, и пишу все, как мне ни тяжело. Вы думали, я-то, замолчу после получения карточки? О нет! Я слишком счастлива, чтобы молчать. Я пишу Вам и знаю, что он здесь со мной, что я могу его видеть, - это так безумно хорошо. Я не могу оторвать от него душу мою. Я отравлена на всю жизнь, горек яд неразделенной любви! Смогу ли я снова начать жить? Конечно, нет! Но Гумилев – моя Судьба, и я покорно отдаюсь ей. Не осуждайте меня, если можете. Я клянусь Вам всем для меня святым, что этот несчастный человек будет счастлив со мной».
Вот так, господа! Вы взрослые люди, и понимаете, что клятвы она своей сдержать не смогла – хотя честно старалась. Счастлив он мог быть только от ее взаимности, а сыграть любовь – невозможно. Да и не была она актрисой. Поэтому и отказала примчавшемуся к ней в Севастополь Гумилеву. Несчастный поэт уезжает снова в Париж, затем в Трувиль – топиться, но, как помните – его задержала полиция. Гумилев расценивает это как знак судьбы и снова делает предложение. И снова – отказ. Он добывает где-то яд, и его находят в Булонском лесу, в папоротниковом рву, без сознания. А потом еще раз он пытается свести счеты с жизнью в Каире, в Эзбекие:
Я женщиною был тогда измучен,
И ни соленый, свежий ветер моря,
Ни грохот экзотических базаров,
Ничто меня утешить не могло.
Потом он снова приехал – она болела детской болезнью – свинкой, выглядела ужасно, и когда он вошел – натянула на голову простыню. Он попросил ее показать лицо, - быть может, в таком, больном и некрасивом виде он разлюбит ее. Но нашел, что Анна Андреевна похожа на Екатерину Великую, что сделало ее еще более недоступной в глазах поэта. И даже – более желанной. И более непредсказуемой. Настолько непредсказуемой, что когда в ноябре 1909 года в Киеве она дала Николаю Степановичу согласие – он сначала не поверил.
А 25 апреля 1910 года в церкви Никольской Слободки состоялось венчание Николая Гумилева и Анны Горенко.
Жених подарил невесте на свадьбу «Балладу»:
Ты знала все, ты знала, что и нам
Блеснет сиянье золотого рая.
В семье Гумилева сочли этот брак мезальянсом, и на венчание никто не явился: не верили, что этот брак протянется долго.
Он продолжался восемь лет. Но странный это был брак, господа. Он то уезжал в Африку охотиться за тиграми, то в Европу – за женщинами. А она оставалась одна. Родился сын Левушка, но его растила свекровь. Себя Ахматова называла «бездомной» - но «бездомность» ее была особого рода – «затянутая в черный шелк, с крупным овалом камеи у пояса, вплывала Ахматова…».
Такой вот был союз – «бездомной» и «воина и охотника». Вечно боролись, вечно, как будто не могли друг другу что-то простить.
Наплывала тень… Догорал камин.
Руки на груди, он стоял один,
Неподвижный взор устремляя вдаль,
Громко говоря про свою печаль:
«Я пробрался вглубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шел наш караван;
Цепи грозных гор, лес, а иногда
Странные вдали чьи-то города,
И не раз из них в тишине ночной
В лагерь долетал непонятный вой.
Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы,
Но трусливых душ не было меж нас.
Мы стреляли в них, целясь между глаз.
Древний я отрыл храм из-под песка,
Именем моим названа река,
И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон.
Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;
Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь в четырех стенах;
Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны…»
И тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его.
И весь окололитературный Петербург сплетничал: «Вы читали, что написала Ахматова»:
Муж хлестал меня узорчатым,
Вдвое сложенным ремнем.
Для тебя в окошке створчатом
Я всю жизнь сижу с огнем.
А Гумилев, теряясь от глупого положения, ходил и оправдывался, что у него нет привычки поднимать руку на женщину и его жена просто фантазерка. Действительно, драк не было, даже смешно, что о них так могли подумать, но ведь боль бывает не только физическая – иногда душа болит не меньше:
Это было не раз, это будет не раз
В нашей битве, глухой и упорной:
Как всегда, от меня ты теперь отреклась,
Завтра, знаю, вернешься покорной.
Но зато не дивись, мой враждующий друг,
Враг мой схваченный темной любовью,
Если стоны любви будут стонами мук,
Поцелуи – окрашены кровью.
Мучил этот союз их безмерно, но и мирились тоже часто:
Не всегда чужда ты и горда
И меня не хочешь не всегда, -
Тихо-тихо, нежно, как во сне,
Иногда приходишь ты ко мне.
Надо лбом твоим густая прядь,
Мне нельзя ее поцеловать,
И глаза большие зажжены
Светами магической луны.
Нежный друг мой, беспощадный враг,
Так благословен твой каждый шаг,
Словно по сердцу ступаешь ты,
Рассыпая звезды и цветы.
Я не знаю, где ты их взяла,
Только отчего ты так светла?
И тому, кто смог с тобой побыть,
На земле уж нечего любить?
Ссоры-примирения-расставания не могли продолжаться вечно. Когда в 1918 году Гумилев в разгар войны, окружным путем, через северные моря, вернулся из-за границы, его жена жила у подруги – у Валерии Срезневской. Последней и было суждено стать свидетелем окончательного разрыва: «Сидя у меня, в небольшой темно-красной комнате, на небольшом диване, Аня сказала, что хочет навеки расстаться с ним. Коля страшно побледнел, помолчал и сказал: «Я всегда говорил, что ты совершенно свободна делать все, что хочешь». Встал и ушел». Для него это был удар, но не такой уж неожиданный.
Что было потом? Да много чего, господа. Анна Андреевна любила и была любима – но мужем называла всю жизнь только Гумилева. Помните:
Муж расстрелян, сын в тюрьме –
Помолитесь обо мне.
Николай Степанович тоже не был обойден вниманием женщин: дружил с поэтессой Ириной Одоевцевой, которую всюду приглашал с собой и называл «моя любимая ученица». Вместе они приходили на вечер в Дом поэтов, эпатируя всех нарядами – на дворе стояла «эпоха военного коммунизма». Потом чудом избежали ареста, выдав себя на первомайском параде за делегацию английских пролетариев, потом ходили в годовщину убийства царской семьи в церковь и заказывали молебен «об преставившемся рабе Божием Николае».
Встретив красноармейца или милиционера, Гумилев, никогда не бывший истово верующим, снимал свой треух и крестился на все купола, что видел и клал поклоны. Он «играл с огнем», но время его смерти еще не пришло. Одоевцева вышла замуж за поэта Георгия Иванова и уехала с ним в Париж, а Гумилев, который никогда не претендовал на большее, чем «друг и учитель»… обиделся и раскритиковал ее выбор.
А до этого была история менее забавная: его любила умница, красавица, поэтесса Лариса Рейснер. Так любила, что была готова на все. Гумилев был в ее жизни первым – привел ее в меблированные комнаты, никакой романтики… Вдобавок, резко заметил в разговоре, что никогда бы не женился на женщине, пришедшей к мужчине на свидание по первому требованию. Нет, она не стала сходить с ума после этого, не возненавидела его – просто превратилась в губительное для всех двойственное существо. Она была слишком умна для того, чтобы не понять, что этот вечный гимназист неосознанно мстит все женщинам за одну – так и не ставшую целиком, ни на секунду ЕГО ПОЛНОСТЬЮ.
Она знала, что никогда он не напишет для нее таких строк:
Яд любви и позор мечты!
Обессилен, не знаю я –
Что же сон? Жестокая ты
Или нежная и моя?
Рейснер превратилась в «чайку революции» - искала приключений и сильных ощущений – ездила комиссаром с карательными экспедициями на Дон, потом возвращалась в Петербург и покоряла всех парижскими туалетами и обаянием. В буквальном смысле купалась в шампанском. Пережила эта дама свою единственную несчастную любовь – Гумилева – всего на пять лет.
Была вторая жена – тихая, молоденькая девочка-тень – Анечка Энгельгардт. Которая чуть ли не молилась на своего супруга, терялась в его присутствии и не могла поверить – что это ее окликают: «Госпожа Гумилева». Для не это была неслыханная честь и счастье – быть его женой. Она родила ему дочку Елену.
Она же провожала его в последний путь, когда Николай Степанович был расстрелян по обвинению «в недонесении властям о белогвардейском заговоре». Не участвовал он ни в каком заговоре, просто честь офицера не позволила ему, как вы понимаете, бежать и докладывать о своих, не слишком любящих новую власть, знакомых. За что и поплатился жизнью.
Так получилось, что у гроба было две вдовы - Энгельгардт и Ахматова. Как бы там ни было, но отрекшись от него, от живого, Анна Андреевна, сама пребывающая в опале, осталась верна Гумилеву-ушедшему до конца. Хранила его стихи, хлопотала об их издании, помогала литературоведам собирать материалы о нем. И вспоминала его в стихах до самой смерти:
Приснился мне почти что ты.
Какая редкая удача!
А я проснулась, горько плача,
Зовя тебя из темноты.
Но тот был выше и стройней
И даже, может быть, моложе.
И тайны наших страшных дней
Не ведал. Что мне делать, Боже?
Что!.. Это призрак приходил,
Как предсказала я полвека
Тому назад. Но человека
Ждала я до потери сил. (1960 г)
А он, наверное, знал, что так будет, потому что написал еще в 1914 году на фронте:
А ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне далеком
Звенит Ахматовой смиренный стих.
И еще потому, что не мог он просто так написать ей такие слова:
Я сам над собой насмеялся,
И сам я себя обманул,
Когда мог подумать, что в мире,
Есть что-нибудь кроме тебя.
Надо чем-то закончить, господа, мой рассказ. Но не знаю – чем. Ничего я ровным счетом не понимаю ни в жизни, ни в любви. Позвольте просто согласиться с ДН: «Неисповедимы пути любовьи».
КМ
Высказаться-поспорить-добавить свою историю
|
|
|
|
|
|
